— Мы с родителями и бабушкой жили в деревне. Наш первый дом подожгли, а второй был похож на шалаш. Там приходилось выживать: не было электричества и газа, кололи дрова. Родители пили и не работали, мы жили на бабушкину пенсию: ели только варёную картошку и кильку, бабушка приносила домой коробку конфет. Этого хватало на три недели, а потом продукты брали в долг.

Жизнь перевернулась после смерти моего двухмесячного брата. Один раз мамка напилась и покормила его из бутылочки, а он захлебнулся и умер. Помню, на похоронах был гробик не больше метра. После этого мамка стала часто меня бить, дралась с отцом за алкоголь, они резали друг друга ножами.

Родители за мной совсем не ухаживали. Меня одевала и обувала тётя, у неё я мылся и ел. Однажды она забрала меня из дома. На следующий день приехала моя вторая бабушка, с которой я никогда раньше не встречался. Тётя попросила её забрать меня к себе, чтобы я не оказался в детском доме.

Бабушка жила в другом районе, в коммуналке. Я приехал к ней, как Маугли: не знал, что такое колбаса, бутерброд, огурцы. Мамка очухалась только через две недели, но бабушка ей сказала: «Если бы ты хотела, давно бы его забрала». Мамка ответила: «Раз взялась — воспитывай». Но я сам не хотел к мамке. Она меня била. А бабушка была добрым человеком, покупала мне вещи в школу, помогала с уроками.

В то время отец бросил пить, устроился на работу и приезжал к нам, давал деньги. Как-то я пришёл к нему на работу. Он за это поругал, но покатал на тракторе. Потом его уволили, и он опять забухал, уехал в деревню.

С мамкой я вновь увиделся только в 14 лет. Она попалась в рекомендованных друзьях в соцсети. Подумал, что давно не виделись и написал. Мамка обрадовалась, пригласила в гости. Тогда они уже с папой разошлись, она переехала в город, устроилась на работу и купила квартиру.

Я заезжал к ней пару раз в месяц, говорили про учёбу и про бабушку. По душам не разговаривали. Ей нельзя доверять… Было не по себе, когда она купила мне куртку и рассказывала всему району, что именно она меня одевает и обувает. Один раз поругались, когда у неё пропала драгоценная цепочка. Она подумала, что я украл, но извинилась, когда нашла. Мамка начинала выпивать, когда я спрашивал у неё, почему со мной так вышло. Она говорила так, что я будто был для неё грузом, надо было его скинуть.

Один раз я отпросился у бабушки к мамке с ночёвкой, чтобы подольше погулять с друзьями в городе. На следующий день узнал, что бабушка в больнице. Я приехал к ней, и она очень обрадовалась. Мы посидели, поболтали.

Через два дня она умерла от инсульта. Я долго не мог оправиться после смерти бабушки: каждую ночь, как истеричка плакал. Если бы знал, подольше бы остался с ней в больнице. На похоронах только горсть земли кинул на гроб. Попрощаться и поцеловать в лоб не смог: сидел на лавочке и полчаса рыдал.

После похорон я чуть-чуть пожил у мамки. Она знала, что меня заберут в центр для несовершеннолетних. А я не хотел туда, боялся. Помню, бабушка пугала, что отправит туда за плохое поведение: «Смотри, туда ворота широкие, оттуда — маленькие!».

Пару дней я скрывался от полиции и ночевал в подъездах, а потом думал пожить у знакомых. Вернулся к мамке за вещами и остался на ночь. Утром пришли полицейские и забрали меня в центр.

— Центр находился в том же районе, где я жил с бабушкой. Меня сразу упекли в изолятор. Ты живёшь там, пока тебе делают медицинскую справку. Эту комнату ночью запирали и открывали только в 12 часов. Нужно в туалет — терпишь. Мне там надоело, и мы с мальчиком сбежали через окно зимой в футболке и тапочках.

В пределах километра спрятались в заброшенном доме. Я хотел забрать дома вещи, а потом уехать куда-нибудь подальше. Но когда мы вышли, встретили воспитательницу, потом меня отвели к психологам. Я спросил, что это за центр, если нельзя выйти за его пределы?

После двух недель в изоляторе нас перевели туда, где жили все дети. Они были маленькими, до восьми лет. Старших ребят вместе со мной было трое.

Нам запрещали гулять за территорией. До карантина ещё ходили в школу и я мог после уроков посидеть у друзей, а в центре говорил, что оставался на дополнительные занятия. Во время карантина совсем запретили выходить. Позже я узнал, что наш директор прятала журнал посещений. В нём можно было записаться и на время выйти за территорию. Наверно, она чего-то боялась. Если кто-то не слушался, могла пригрозить, что положит в дурку.

Были и хорошие смены с воспитателями и социальными педагогами: нам привозили разные продукты и разрешали покурить.

Мамка приезжала ко мне один раз: привезла вещи, сигареты и продукты. Спрашивала: «Как дела? Как учишься? Всё нормально?». Я же живу в СРЦ, конечно, «всё нормально». Спросил, может ли она меня забрать, но она ответила, что для опекунства нужно собрать много документов.

Попросил её приехать ко мне на день рождения. Мамка пообещала заехать после работы, но так и не приехала, добавила меня в чёрный список. В тот день рождения я встречал один. Бабушка обычно покупала мне торт и шарики, один раз подарила машинку на пульте управления, тётя тоже приезжала с подарками.

Я понимал, что меня могут отдать в детский дом, но не знал в какой. Знакомый жил в детдоме и рассказывал, что там были сявки (молодые люди, ведущие неподобающий образ жизни, мелкие воришки — прим.). Эти дети угрожали ему, задирали и били его.

В центре я прожил полгода. Потом старшим ребятам предложили на время поехать в детдом. Мы с одной девочкой согласились. Пугало, что мы едем в незнакомое место и не знаем, какие там люди.

— В детдоме я сначала общался только с девочкой из центра. Потом познакомился со всеми. Мы вместе играли в футбол, пели песни под гитару у костра, а потом выкапывали бассейн. Дети здесь оказались хорошие. В детдоме я познакомился со своей девушкой. Мы с ней разговорилисьна дискотеке, потом вместе готовили на кухне, начали гулять.

В детдоме у нас общие комнаты для мальчиков и для девочек. В комнате стоят кровати, шкафы, есть маленький плазменный телевизор. Утром встаём, заправляем кровати, моем полы в комнате и на кухне после ужина, тарелки грузим в посудомойку. Когда был карантин, мы больше времени проводили вместе с ребятами, смотрели страшилки. Сейчас все гуляют или учатся.

Однако это сложно назвать домом. Даже если дом плохой, всё равно он свой, а тут, как собака на цепи. Здесь уже в полдесятого надо быть на месте. Единственный плюс — можно договориться с директором, и друзья придут к тебе с ночёвкой или посидят с тобой до вечера в комнате.

Кушаешь здесь только по расписанию. Например, пареную рыбу на ужин никто не ест и вечером кушать хочется. Можем купить и заварить картошку «Роллтон», что-то приготовить. Хранить свою еду не сможешь: её либо съедят, пока ты гуляешь, либо выкинут. На сезонную одежду нам выделяют деньги, но их не хватает на всё необходимое.

После учёбы в колледже приходишь, спишь, потом опять на учёбу. Проезд оплачиваю со стипендии. Иногда денег нет, и я остаюсь дома.

Директор может дать нам работу, но ему не всегда интересно, что мы ему рассказываем. Взрослым главное дать жильё, покормить нас и одеть. Остальное — наши проблемы: ездить на учёбу и экономить стипендию.

Наверное, у меня тут самая лёгкая судьба. Некоторые дети вообще не знают своих родителей и давно живут в детдоме. Но у ребят нет обиды. Они понимают, что им от родителей ничего бы не досталось: ни квартиры, ни денег на первое время. Ребята с сарказмом говорят: «Если бы родители умерли, у меня было бы то и то. А зачем мне родители-наркоманы и алкаши?».

Моих родителей лишили родительских прав, когда я уже жил в детдоме. Я больше не буду общаться с мамой. Она как-то звонила мне на пьяную голову, а я послал её подальше и заблокировал.

Отец после смерти бабушки спился. Я не мог смотреть на его опухшее лицо. Раньше мы с ним были как лучшие друзья. Он накачанный был, а сейчас сухой, как скелет. У него скоро печень откажет от алкоголизма, а помощь отец не принимает.

Тётя предлагала мне жить у неё, но я отказался. Зачем ей на два ребёнка горбатиться? Мне остался год до восемнадцати и дадут квартиру. Я был в гостях у ребят из детдома, которые получили жильё: новая однушка с газовой плитой, ванной, натяжными потолками — всё, как должно быть.