— Мне было четыре года, когда мама развелась с папой. С приходом отчима в доме начались пьянки, появились наркотики. Мама совсем мной не занималась. Я много раз просила её перестать пить, выливала водку и получала за это. Она вспоминала обо мне лишь иногда.

Мы жили в селе в частном доме без душа, вместо туалета было ведро. Родители не платили за коммуналку, поэтому иногда у нас не было электричества. Вместо света зажигали свечи, вместо газа растапливали печку или тепло одевались, укрывались одеялами. В доме было холодно.

Родители не работали. Мы жили на бабушкину пенсию в шесть тысяч рублей. Из-за этого бабушка называла отчима нахлебником. За это он её бил и обливал холодной водой.

Если в доме были продукты, я готовила поесть. Но чаще питалась один раз в день, в школе. На занятия я собиралась сама. Утром одевалась, складывала вещи в портфель. В это время просыпались родители. Они могли наорать на меня и довести до слёз. Проезд на автобусе до школы мне оплачивал учитель.

Весь посёлок знал про мою семью, и одноклассники меня унижали. Один мальчик почему-то начал называть меня ведьмой и это подхватили другие. Другая девочка несла про меня гадости при учителях, а учителя тоже начинали говорить, что я не моюсь, ничего не делаю. Но учителя и опека приезжали к нам редко.

В 13 лет я пошла работать. В районном центре зашла в первый попавшийся супермаркет, объяснила ситуацию дома, и меня неофициально взяли. Я ездила на работу после школы: мыла полы, раскладывала банки. Работала, когда меня не видели. Если приезжали проверки, не появлялась в магазине. В месяц мне платили полторы тысячи и по большей части давали продуктами, которые на день–два испортились. Помню, как у шоколадки истёк срок годности, я съела её и так радовалась! До этого редко пробовала конфеты и мороженое. Мясо вообще ела только в школе.

Домой я приезжала вечером и сразу садилась за уроки. Мама не обращала на это внимания, пока я не принесла домой деньги. Она заболела раком, когда начала колоться. Я давала ей деньги на лекарства, а она тратила их на алкоголь. Мама не верила, что меня взяли на работу. Думала, что я ворую и била за это, хотя сама могла что-то украсть. Мама не поверила мне даже тогда, когда я рассказала ей, что меня в семь лет изнасиловал отчим. Она ответила: «Что ты чушь несёшь?».

В магазине я проработала восемь месяцев, пока меня не забрали из семьи. В тот день в класс зашёл большой дядя. Сказал идти домой и собирать вещи. Когда меня увозили из дома, мама кричала полиции и опеке в след, что всё равно меня заберёт. Помню, я плачу и говорю: «Отвезите меня обратно, они без меня не смогут».

— Меня отвезли в больницу, и мама туда приходила. Она приносила домашнюю еду и сладкое. Не знаю, где она брала деньги. Мама говорила, что всё будет хорошо, но не бросила пить.

Из больницы меня перевели в социально-реабилитационный центр в другой район. Сначала у меня было восхищение: красивые кровати, вкусная еда, тепло. Со мной хорошо общались и приняли как обычного ребёнка, которого нужно воспитывать и реабилитировать к нормальной жизни. Но иногда воспитатели меня пугали, даже когда просто собирались обнять. Меня сильно били в детстве и видимо, это осталось в памяти. У меня до сих пор на лбу шрам — отчим ударил топором.

В центре я нашла общий язык с ребятами. Там все из таких семей: кого-то бросили, кто-то сидел за разгульный образ жизни. Были безбашенные дети, которые бесились, когда им что-то запрещали. Меня правила тоже выбешивали. Я привыкла жить на воле и делать, что захочу. Поэтому восхищение быстро прошло.

Мы жили, учились, для нас всякие конкурсы устраивали, но центр был, как конвой. Воспитатели могли оскорбить, сказать, что я буду такой, как мама. Мама мне дала маленький кнопочный телефон, и я звонила ей, как была возможность. Звонила ей в школе с других номеров. Спрашивали друг у друга про дела.

Мама в первое время приезжала в центр и говорила, что заберёт. Так длилось три месяца. Мне надоело, и я сбежала оттуда. Центр находился недалеко от дома, можно было дойти пешком.

Захожу домой. Мама спрашивает: «Что ты тут делаешь?»

— Мам, я не могу там жить, я по вам скучаю.
— Я же приезжала.
— Сколько? Один раз?

Мы поругались. Потом приехала полиция, проверяла дом, но мама хорошо спрятала меня. Три дня я так просидела, хоть немного дома побыла. А потом я вышла на улицу и меня заметили, отвезли обратно.

В первом центре я прожила полтора года. Периодически сбегала оттуда домой. Я была такая не одна: кто-то бежал домой, кто-то к парню, кто-то просто так. В этом центре меня уже не могли терпеть, поэтому перевели в другой район.

Во втором центре воспитатели были более отзывчивые, с ними было о чём поговорить и пошутить. Иногда они давали детям побеситься: подушками покидаться, посмеяться, ночью поговорить, я постоянно пила с ними чай. Здесь я поставила себя так, что меня все любили: могла помочь, была исполнительной и уважительно ко всем относилась. В ответ помогали мне.

Из этого центра я тоже сбежала и доехала до дома на попутках. Когда я сбегала, хоть на неделю оставалась дома. Меня всегда спрашивали: «Как ты это делаешь?» Я замечала выходы, расписание, кто и когда курит, смотрела, где есть камеры. Другие девчонки просили взять их с собой, но я не хотела подставляться.

В очередной раз сбежала, когда мама умерла от рака. Я не могла ей дозвониться. Тётя и отчим говорили, что мама идёт на поправку. В один вечер трубку взял пьяный отчим и сказал, что мама умерла два дня назад. Все воспитатели знали, но мне не сказали.

Я была на нервах, психовала, истерила, ночь не спала… Мне дали успокоительные, а потом поехала на похороны. Я любила маму, несмотря на её отношение. После её смерти я начала курить и стала очень агрессивной, могла ударить кого-то, если мне что-то не нравилось. Бабушка к тому времени умерла из-за воспаления лёгких. Её постоянно обливали холодной водой, да и дома было холодно. В смерти бабушки и матери я виню только отчима.

Через три дня психолог сказал, что мной заинтересовалась приёмная семья. У моих приёмных родителей было 11 детей, все взрослые. Общий язык с ними нашла. Потом поняла, что не хочу там жить, они не заменяют мне родителей. Я привыкла к одной жизни, а там была другая. В приёмной семье мы ухаживали за хозяйством и была какая-то поддержка, забота, хотя иногда на меня не обращали внимания. Другие дети говорили, что меня взяли из-за денег. Бывало, что с родителями сильно ругались. Три раза я сбегала к маме на кладбище. Потом я сама написала отказную и уехала из приёмной семьи. Не моя семья. Чужая. Оттуда меня направили в третий центр.

Сначала я ссорилась с новыми воспитателями, потом поладила. С психологами я не могла делиться личным. Им доверишься, а они пойдут и директору расскажут и потом тебя все жалеют, выпишут успокоительные. Хочется, чтобы детям давали выговориться, прислушивались к ним.

В центре меня недолюбливали некоторые девочки. По их словам, я была наглая. С одной девочкой мы делили место главной. Мы сильно враждовали, делали друг другу гадости, потом всё разрешилось. После начался карантин, девятый класс, много нервов.

— Летом, когда начался карантин, директор центра вызвал меня и ещё одного пацана к себе в кабинет. Он сказал, что нас готовы переправить в детский дом. Я не хотела, думала закончить девять классов и уехать в колледж.

Нам рассказали о правилах в детдоме, детях и дали время подумать. Мы с парнем решили попробовать. В центре нам устроили прощальный вечер, утром все провожали, плакали. Боялась нового места, но там встретила знакомую и освоилась.

Мне здесь живётся спокойно, я называю его домом. Здесь лучше относятся и толком нет правил: телефоны не отбирают, отпускают в магазин, увидеться с друзьями. Иногда, конечно, бывают мелкие ссоры с ребятами.

Каждый вечер вспоминаю прежнюю жизнь, но мне помогают с этим справляться наши девочки и пацаны. Если я плачу, они обнимут и развеселят. Здесь я более-менее стала выходить из агрессивного состояния, могу всё рассказать психологу и не переживать.

Я хорошо закончила школу, сейчас получаю профессию мечты. Недавно сошлись с парнем, которого долго добивалась. Он меня тоже поддерживает.

Давно не была у мамы на могилке, хочу съездить. Папу сейчас ищу. Знаю только, где он живёт. Я хочу поговорить с ним и узнать про прошлое мамы. Бабушка говорила про неё одно, мама про себя — второе, другая бабушка — третье. Я хочу узнать от папы, какой мама была на самом деле.